Актриса Элла Непомнящая, солнечная, невероятно энергичная и нездешне тонкая сегодня рассказывает о необходимости эмпатии, творческой свободе, отличии команды от коллектива, одиночестве и индивидуализме.
Мой мир аутентичен.
Я слышала добрую весть:
Бог во мне —
персонален и весел.
И чем-то похож
на того, кто в тебе.
— Элла, существует ли, по-твоему, разделение труда — актриса театра и актриса кино?
— На мой взгляд, если ты работаешь с полной отдачей, а главное, если своей работой на сцене ли, перед камерой ли ты несешь какую-то мысль, идею, словом, если ты всегда знаешь, что ты хочешь донести до зрителя и всегда имеешь это «что-то», что ты хочешь донести, тогда все остальное носит чисто технический характер. А вот насколько человек (артист) способен овладеть техническими моментами, от этого зависит то, что часто и называют «артист театра» или «артист кино».
То есть все это не отрицает того, что есть люди, которые прекрасно работают перед камерой, но пусти их на сцену, и — увы.
— Что тебе ближе? И почему?
— Наверное, ближе все же театр. Потому что каждый раз проигрывая даже одну и ту же сцену в одной и той же пьесе, примеряя на себя одного и того же персонажа, каждый раз есть возможность сделать это немножко по-другому, раскрыть его немножко с другой стороны, нежели в прошлый раз, обнажить другую сторону его души. Я не играю механически заученную роль и заученные мизансцены. Перемещения на сцене могут меняться в зависимости от того, что я в данный момент хочу в этом персонаже обнажить, какую сторону вывести на передний план, что осмыслить для себя чуть по-другому. Благо, режиссеры мне всегда позволяли это делать, не загоняя в жесткие рамки мизансцен. Сцена обнажает тебя, твою истинную натуру. Сцена не дает возможность солгать. Сцена — более живой процесс.
— Тотальная беда нашего времени: телевизор ворует артистов у театра. Что думаешь по этому поводу?
— Я бы не сказала, что ворует. Телевизор дает большую возможность артисту попасть в поле зрения публики. А чем более узнаваем артист, тем больше вероятность того, что на его спектакль придут потом те же люди, что увидели его по телевизору. Телевизор оказывает неоценимую помощь театральной жизни. Это с одной стороны.
С другой… Есть высокая вероятность подсесть на эту «возможность стать узнаваемым». Не хочу говорить про банальное «больше заработать». На мой взгляд, все это зависит от того, зачем человек вообще занимается этой профессией. Почему? Ради чего? Для чего?
— Что для тебя — театр? На данный момент? В ближайшей перспективе? В мечтах?
— Театр для меня — это все. Не побоюсь этого слова. Это мечта моего детства. Это — главное. Это то, без чего я себя не чувствую полноценным человеком. Мне так много хочется рассказать, донести до зрителя, так много энергии, которую хочется отдать.
У меня есть моноспектакль «Голос» по пьесе Жана Кокто «Человеческий голос». Каждый раз, начиная его играть, я думаю, найдется ли в зале хоть один человек, которому после спектакля станет чуточку легче от того, что произошел некий катарсис, как бывает, когда твоя душевная боль перестает быть только твоей. Когда драму, которая разыгрывается у тебя в душе, ты видишь перед собой.
Именно по этой причине я сознательно расширяю границы пьесы — Кокто рассказывает о том, какую палитру чувств и мыслей переживает героиня после потери любимого (буквально — после разрыва с ним), я расширяю понятие «потери» от частой и исправимой до тотальной, когда исправить уже ничего нельзя. Потому что есть вещи тяжелее, чем разрыв с любимым. И, когда некоторые зрители потом говорят, что их проняло, что они «прорыдали половину спектакля» (а слезы — один из путей катарсиса), я понимаю, что конкретно этот, отдельно взятый спектакль, сыграла не зря.
Поэтому театр для меня — это жизнь.
Я — рожденная быть. Моё имя — в скрижалях времен.
Я — созвездие вольных ответов на знаки вопросов.
Так стихия в себя принимает уставших матросов
и швыряет свободу тому, кто уже усмирён.
Мною выбрана дверь из открывшихся сотен дверей.
Я прошла зеркала, лабиринты, сирен и грифонов.
В моём сердце живёт не одно поколенье драконов.
Я отдам тебе всё. И однажды я буду твоей.
Моё чрево — вулкан. Я — пещера на Лысой горе.
Я — небесная ширь. Я — сплетённые корни деревьев.
Так под пальцами скульптора вечность стремится в мгновенья,
а затем выбирает того, кто горит на костре.
Я — начало. Я — хаос. Я — та, кто рождённая быть.
Я дрожу под тобой тетивой от распятого лука.
Сущность тела — любовь. Смерти — жизнь. Смысл голоса в звуке.
Я — звезда.
И, сгорев без остатка, я буду светить.
— В театре — служат… Не противоречит ли это свободолюбию творческой личности?
— Игра слов. Противоречие, если и есть, то чисто семантическое. Не экзистенциальное, если так можно выразится. То есть противоречие кроется в семантике слов, но не в смысле самого процесса.
Если ты не свободная творческая личность, то тебе нечего делать в театре, потому что человек внутренне несвободный ничего путного со сцены не несет.
Но у любой свободы есть то, к чему она прилагается. Свободы не бывает просто так, поскольку просто так в природе не существует ничего — ни материальное, ни идеальное (от понятия «идея»). Всегда есть точка приложения или преломления — назови, как хочешь. Так вот театр — место приложения (или место преломления) твоей свободы.
— Что такого особенного должно быть в ребенке, чтобы он стал артистом? Что было в тебе?
— На мой взгляд, в ребенке, вообще в человеке должно быть сильно развитое чувство эмпатии. Это способность поместить себя в шкуру другого, прожить его жизнь, прочувствовать его чувства, прострадать их. И чем ярче выражена эта способность, это качество, тем сложнее человеку жить, но тем более яркий, более живой артист (в широком плане — это может быть и режиссер, и писатель) из него получается.
Ярчайший пример — Роман Григорьевич Виктюк. Или, скажем, Андрий Жолдак. В его спектакле «Мадам Бовари» есть образ — чучело лисицы, которое появляется периодически из-за сцены, когда в героине начинает бурлить ее естество. Это такое темное, дикое, неконтролируемое начало. Это насколько эмпатийным человеком надо быть, насколько прочувствовать женское нутро, чтобы найти такой образ. Это ведь не просто для «красивости» сделано из серии «непонятно, но здорово», чем так грешат современные постановки.
Во мне есть эмпатия, но важно не столько это, сколько то, как меня воспитывали родители — в состоянии абсолютной свободы. Я не помню, чтобы мне что-то запрещали или в чем-то ограничивали. В принципе, не помню такого. Меня поощряли удовлетворять любые свои «творческие позывы» — в разное время я мастерила цветы и еще какие-то вещи из пластилина и проволоки, делала поделки из жжёного целлофана (кто-нибудь знает, чем становится целлофан, если его жечь?), из глины и кирпича, выжигала по дереву, делала фигурки из целой яичной скорлупы, выдувая из нее желток и белок, рисовала, вышивала, писала стихи и прозу, занималась настольным теннисом, бадминтоном, гимнастикой, танцами, пением, само собой, в театральной студии, училась в классе по плаванию, потом в математическом классе, ходила к репетитору по русскому языку, так как в какой-то момент у меня возник пунктик грамотности, потом к репетитору по французскому языку, помогала в организации «Красный Крест» и вот так по мелочам я могу перечислять еще долго…
И все это были именно мои временные «творческие потребности», реализацию которых во мне всегда поощряли, ко всему относились серьезно, а не как к очередной блажи или детской глупости. Мне никогда не говорили: «Хватит уже ерундой заниматься! Займись чем-то серьезным». Все это было серьезно… на какое-то время. Я относилась ко всему, погружаясь в занятие полностью, с головой, чего бы это ни касалось. И очень важно, что у меня была полная свобода все это проживать. Это все может показаться ерундой, но ведь все это незаметно-незаметно формирует широту нашего мировосприятия, влияет на способность творить.
Я думаю, что, скорее, нужно формулировать вопрос так: что должно быть в родителях, чтобы ребенок вырос, если не артистом в прямом смысле слова, то творческой личностью. И я думаю, что, в первую очередь, в самих родителях должна быть та самая пресловутая свобода творческой личности.
За все, что есть во мне хорошего, за мало-мальски творческое начало я благодарна только родителям.
— Говорят, хорошие актеры в жизни плохо играют, то есть они не умеют приспосабливаться, они не защищены… Тебе это подходит?
— Да, мне это свойственно. Если речь идет о приспособляемости. Не знаю, насколько это соответствует действительности, то есть насколько высока корреляция между понятием «хороший» актер и неумением приспосабливаться… Я знаю людей, с некоторыми из которых я училась, которые прекрасно умеют приспосабливаться, подлаживаться и прочее… Хорошие ли такие люди актеры? Хм… Тут, видимо, дело несколько в ином. Хороший актер — Джек Николсон, хороший актер — Виктор Авилов, хорошая актриса — Фаина Раневская. Это для меня понятие — хороший актер. Люди, которые не умели ли, не хотели ли, не считали необходимым ли приспосабливаться. На мой взгляд, чем ярче — тем меньше фальши. Человек, который приспосабливается — внутренне несвободен, а о необходимости для актера внутренней свободы мы уже говорили.
— Часто ли жизнь ставит тебя в тупиковые ситуации? И как ты спасаешься?
— Ставит порой. Особенно, когда речь идет о возникающем выборе — приспосабливаться или идти своим путем. Спасаться не приходится… Я не умею приспосабливаться, хорошо это или плохо. Часто это не на пользу, точно. Имущие хоть какую-то власть часто любят тех, кто подлаживается. И люди, имеющие отношение к театру, не исключение. Но не умею. И не потому, что я вся такая непреклонная, независимая и гордая, мне просто физически становится нехорошо (и это не «красное словцо»), если я делаю хотя бы шаг на путь приспособленчества.
Наверное, это связано с тем, что с детства моим кумиром, человеком, на которого я равнялась и на которого обещала быть похожей лет в двенадцать, был Владимир Семенович Высоцкий. А где находится Высоцкий и где способность приспосабливаться? А для меня это с детства был образец для подражания. Скорей всего, этот образ настолько впечатался в мое нутро, что при попытке изменить ему, нутро начинает сопротивляться.
— Насколько ты одиночка? Одинокий и одиночка — это разные вещи?
— Я — одиночка и индивидуалист. И, как ни пытались некоторые из моих педагогов убедить меня в том, что нельзя в театре быть индивидуалистом, я абсолютно точно знаю обратное. Только будучи ярким индивидуалистом ты можешь рассчитывать на то, что что-то собой представляешь. Высоцкий, Раневская, Даль, Любимов, Бродский — куда ни взгляни. Как ни крути, нет среди «коллективистов» ни одной яркой величины. По крайней мере я о таких не знаю.
Но не путать это с «умением работать в команде». Коллектив и команда — разные понятия. Умение работать в команде — одна из необходимых вещей в работе артиста. Но именно в команде, которая, как правило, состоит из ярких индивидуальностей.
Одинокий и одиночка — понятия, разумеется, разные. «Я один, но это не значит, что я одинок». Еще одна звезда-индивидуалист, кстати, — Виктор Цой. Но одиночка может быть одиноким… Как и любой человек-не-одиночка.
Тишина, словно вата, собой заполняет ночь.
Я тяну руку к свету, но чувствую лишь кровать.
Я, наверное, очень неважная падшая дочь.
И совсем никакая мать.
Мои платья прозрачны и ноги мои босы.
Сделав шаг, я отчаянно жду, что появится след.
Я дождусь, даже если однажды умрут часы.
Даже пусть через тысячу лет.
Моя поступь легка. Я циклична, как ветер и век.
Как вода — бесконечна, податлива. Зла — как огонь.
Это я притворяюсь снежинкой — и падает снег —
и ложусь, если тянут ладонь.
Это я прихожу тихой музыкой, если ты спишь.
Если долго смотреть в пустоту, то почувствуешь взгляд.
Моё имя рисуют на тёплом асфальте дожди.
И дороги рисунок хранят.
Мой мир аутентичен. Я слышала добрую весть:
Бог во мне — персонален и весел. И чем-то похож
на того, кто в тебе.
Ты ведь где-то же точно есть.
И, наверное, тоже ждёшь.
— Спасибо за чудесные стихи… Приходится делить себя на театр и литературу? Или у литературы всегда почетное второе место?
— Театр не делится ни с чем и, более того, ни с кем. Благо, все мои родные от мала до велика поддерживают меня целиком и полностью в том, что касается театра. Наверное, понимают, что с одержимыми лучше не связываться… Хотя, вероятно, в глубине души некоторые из них считают меня немного «того» в этом плане.
Как говорил один герой из «Гаража» Эльдара Рязанова: «Я за гараж Родину продал!» Так что, безусловно, при все моей любви к литературе и отдельным ее представителям (как-то: Бродскому, Довлатову, коих я люблю безмерно и коими я восхищаюсь) выше театра не стоит ничего.
— Как бы ты сформулировала свое главное поэтическое послание?
— «Тебе не хватает света — и ты горишь». Мне всегда бы интересен образ Данко… Мне всегда казалось, что он глубже, чем его принято было трактовать на уроках литературы в школе. И процесс осознания «послания», которое скрыто в этом персонаже, длился у меня довольно долго, я бы даже сказала, что процесс осмысления идет до сих пор.
А хочешь — не хочешь, встаёшь в предначертанный круг,
где Солнечный Бог уронил одинокое семя.
разбрасывать жёлтые камни — Его досуг.
ты можешь собрать их, Икар.
есть ещё время.
Икар, сегодня ты сделал ещё один шаг —
чем ближе к вершине, тем явственней боль от ожогов.
но весь парадокс в том, что Солнце Икару не враг.
попробуй поверить. пока
это возможно.
и, если дан голос — ты должен исторгнуть звук,
когда одиночество в горло вонзится клыками.
пойми, что у Солнца, кроме твоих, нет рук.
твой выбор — гореть
за тех, кто возьмёт твои камни.
сегодня, взлетая, ты снова, касался лучей.
они обожгли тебе губы — и ты молчишь.
да и в церквах давно не осталось свечей:
тебе не хватает света —
и ты горишь.
и, в общем, не важно, Икар, что случится потом
и сколько отпущено месяцев, лет… или час.
карабкайся к Солнцу: оно — твой единственный дом.
про камни не думай.
их соберут и без нас.»
— И… твое пожелание человечеству?
— Солнца. Солнечных красок. И в прямом и в переносном смысле. Есть такое понятие «солнце в животе». Нам всем его не хватает.
«Если ты нарисуешь всё небо синим —
я нарисую рядом песчаный берег.
Берег может быть вовсе и не песчаным,
в мелких ракушках или травой усеян.
Если ты нарисуешь на небе птицу —
я нарисую рядом гнездо на ветке.
Ещё нарисую маленький хлебный мякиш
на детской ладошке, молча протянутый птице.
Если ты нарисуешь на небе звёзды —
я нарисую Принца, простого Принца.
С маленькой шашкой, в чёрном плаще и шляпе,
храбро идущего к своей далёкой планете.
Если ты нарисуешь всё небо чёрным —
я пририсую небу глаза зелёным,
я нарисую улыбку, раскрашу белым.
И будет вовсе не чёрное-чёрное небо,
а хитрый лохматый кот с чеширской улыбкой.
Если ты нарисуешь всё небо серым,
тучи, дожди и очень большие лужи,
серые стены домов, где плачут стёкла,
людей одиноких, идущих куда-то мимо, —
я разолью случайно стаканчик c краской,
солнечной, тёплой, весёлой оранжевой краской.
И на рисунке брызнет фонтаном солнце —
тучи рассеются, высохнут грязные лужи,
стёкла домов засветятся ярким светом,
мягким и тёплым светом домашней лампы,
а одинокие люди, спешащие мимо,
вдруг изменят маршрут и встретятся взглядом…
Я говорю так, будто ты уже где-то близко.
Я говорю так, будто ты можешь меня услышать».
Понравилось? Подписывайся на паблик героини! Следи за творчеством!
Элла Непомнящая
Актриса
Окончила СПбГИК, мастерская В.А. Тыкке при Театре-фестивале «Балтийскйи Дом».
В настоящее время живет на два города — Москва — Санкт-Петербург. На площадках Москвы играет спектакль «Голос» по пьесе Жана Кокто. Снималась в кино. Автор поэтического сборника «Время эL».
