Откровения великого режиссера. В последний апрельский день получил по почте долгожданное извещение. Значит, весь вечер и всю ночь — с томиком дневников Тарковского. Ночь-то к тому же еще и Вальпургиева, когда стирается грань между реальностью и ирреальностью…
На обложке: лицевая сторона тетради матриролога.
Наконец-то они у меня в руках заветные страницы, как давно мечталось их раскрыть… То, что не сыщешь в магазинах — во всяком случае, продавцы чаще всего хлопают глазами, как будто в первый раз и автора, и название слышат. Но славно, что есть интернет и можно заказать прямо в издательстве.
Исчезли грани, это точно. Мартиролог (то есть «перечень страданий»), как назвал свои записи сам Андрей Арсеньевич, — целое откровение, как и его фильмы. С ним всегда хочется соприкоснуться, хотя все картины пересмотрены не по разу. Наступает время — возникает острая потребность в Тарковском, какое-то непреодолимое желание вновь увидеть знакомые кадры. Или перечитать что-то о нем.
Дневники начинаются 30 апреля 1970 года (подумать только — накануне Вальпургиевой ночи!). Предваряются эпиграфом из Кэнко-Хоси («Записки от скуки», XIV век):
«когда без какой-либо цели записываешь всякую всячину, что приходит на ум, бывает, что такого напишешь, — с ума можно сойти».
Не знаю, тронется ли кто умом, ознакомившись с перлами Мастера, но то, что многим шибко не хотелось этой публикации — точно. В дневниках содержаться безапелляционные высказывания гения об авторитетах — «цвете» советского кинематографа. Не зря дневники так долго шли к читателю.
Первая запись — о Достоевском, о том что нет смысла его экранизировать, а нужно делать фильм о самом Ф.М., «о его характере, о его Боге и дьяволе, и о его творчестве. «Достоевский» может стать смыслом всего, что мне хотелось бы сделать в кино», заявлено режиссером. Но здесь возникает очень жирное но:
«По хорошим временам я бы мог быть миллионером. Снимая по две картины в год с 1960 года, я бы мог снять уже 20 фильмов…С нашими-то идиотами снимешь!»
«Творческие планы» Мастера рождаются между неурядиц при подготовке съемок «Соляриса». «Мосфильм», по его мнению, «определенно вступил в стадию кризиса»: бесконечные согласования метража, Госкино жмется, не хочет двухсерийного фильма. Сложно найти актрису, которая бы потянула роль Хари. Зато Тарковский очень доволен пробами Баниониса и Ярвета — «замечательные актеры». А вот «с Солоницыным и Гринько придется поработать — русская школа. Полудилетантсткая».
В отношении «русской школы» имеются и более пикантные высказывания. Так, Станиславский называется «идиотом и графоманом», а его система оценивается как тупиковый для театра путь: «эта идейность, так называемое «направление», все это подменило и задачи, и смысл искусства». Конечно, кого-то могут покоробить столь резкие пассажи, но нужно учитывать, что «система Тарковского», если можно так выразится (хотя здесь было бы более точным слоовом «мироощущение»), — это альтернатива тому, что происходило тогда в «советском» искусстве, как, впрочем, и всему, что происходит сейчас, если учитывать, что нынешние времена в России — бездарная калька «совка».
Между личностными переживаниями россыпь мыслей по поводу искусства в целом и кино в частности.
«Как тщеславны старики — все эти Герасимовы! Как они жаждут славы, похвал, наград, премий! Очевидно думают, что от этого они станут лучше снимать. Жалкие они какие-то. Несчастные дилетанты, своими поделками зарабатывающие деньги». Между тем, «для того, чтобы прожить, — немного надо».
По мысли художника, лучше жить скромно, чем быть зависимым в творчестве. Конечно, печататься, выставляться — естественное желание любого автора, «но если это невозможно, то остается самое главное — возможность создавать, ни у кого не спрашивая на то разрешения».
«Воля к творчеству определяет художника, и черта эта входит в определение таланта».
Да, философия «не печет хлеба», но она способна преисполнить сердца наши мужеством», цитирует он Джеймса, автора «Прагматизма». Когда люди думают о хлебе, и только о хлебе, они становятся жалкими и беззащитными, «не понимая, что этот образ мышления приведет их к смерти» (так и вспоминается сентенция писателя из «Сталкера»: «они только жрут!»).
По поводу смысла жизни ответ гения парадоксален: «если бы он был, человек не был бы свободным, а превратился бы в раба этого смысла». Назначение человека — не рабство, а свобода. Поэтому стремление к ней надо воспитывать с детства, что бы дети «не засыпали духовно». И еще важно воспитать в них достоинство и чувство чести.
По мнению Тарковского, в искусство необходимо вернуть понятие катарсиса, который бы очистил людей «перед грядущими катастрофами». «В искусстве следует показать этот ужас, в котором живут люди, но только в том случае, если найден способ в результате выразить Веру и Надежду» в то, что мир, несмотря ни на что, «полон доброй воли и чувства собственного достоинства».
Сама история человечества «похожа на какой-то чудовищный эксперимент над людьми, поставленным жестоким и не способным к жалости существом… А тех, кто думал о душе, физически уничтожали и продолжают уничтожать. Единственное, что может спасти нас, — это новая ересь, которая сможет опрокинуть все идеологические институты нашего несчастного, варварского мира».
Поэтому величие современного человека — в протесте. И тут кино способно на многое, гораздо на большее, чем принято считать.
Кстати, недавно обнаружил в инете сообщение о том, как кому-то «рассказали подлинную историю о сцене в типографии в «Зеркале»: смертельная опечатка — только одна буква! — которой испугалась мать, была «Сралин»! Тогда реакция всех становится сразу понятной». Хотя что именно шепчет Терехова на ушко Демидовой, не слышно вовсе, но при этом у Демидовой так играет лицо, что вполне понятно: «опечатка скабрезная». Только большой художник способен настолько ёмко метафорировать целую эпоху — «Сралин».
Как было сказано кем-то в публичных обсуждениях «Рублева», «есть художники, которые дают почувствовать истинную меру вещей». Этого не сделаешь с помощью бытописательства, тут нужен «фантастический реализм», по определению Достоевского, ощущение некоего высшего начала, которое присутствует в каждом кадре. А движение камеры — не фиксация перемещения актеров, а рождение духовной субстанции.
«Ритм монтажа, длина кадров — не есть требование ремесленное, осуществляющее связь со зрителями, как принято считать, а выражение характера и оригинальности автора фильма. Сейчас же киношники используют ритм монтажа как золоченые пилюли, которые несчастный зритель почему-то должен глотать. Только для того, я думаю, чтобы заработать».
Ошарашенный зритель пытается осмыслить феномен Тарковского. Во время встреч, которые к концу 70-х становятся все более часты, приходят записки:
«Является ли «Андрей Рублев» попыткой вникнуть в русскую, а «Зеркало» — в мировую метаисторию? Метаистория здесь — то, что стоит выше истории». «не считаете ли Вы себя странным?»»
И даже:
«Почему Вы допускаете появление в советских фильмах порнографических сцен?»
По поводу последнего пассажа пришлось поднапрячься: где бдительные граждане порнографию-то углядели? Может быть, парящая Мария в «Зеркале»? Да нет, она все-таки парит в ночнушке… Или постельные сцены в «Солярисе»? Но там все прикрыто… Ах, да — конечно же по поводу языческой ночи на Ивана Купала в «Рублеве»! Думаю, «советское» сознание от этой сцены просто раскалывалось.
Некоторые обращаются как к маститому фантасту(в примитивной классификации того времени «Солярис» и «Сталкер» шли в прокате как «научно-фантастические фильмы»):
«Как Вы смотрите на последние мысли Циолковского о возможности в далеком будущем некой особой новой формы существования человека, кажется — «лучистой»?»
Как нам кажется, после своего физического ухода Маэстро перешел именно в данную форму. Но поскольку словами невозможно выразить суть вещей, как он верно заметил однажды, мы заканчиваем наши заметки. Только еще одну цитату позволим:
«Боже, какая простая, даже примитивная идея — время! Да это простой способ дифференцировать материально и соединить единовременно наши существа, ибо в материальной жизни ценятся синхронные усилия отдельных людей. Время — лишь способ общения, в него завернуты мы словно в кокон, и ничего не стоит сорвать эту вату веков, окутывающую нас, с целью получить общие, единые и единовременные ощущения».
